Казахский голодомор в советской Сибири

В осмыслении истории мы должны быть мудрыми и не допускать политизации этой темы. Причиной голода, депортации, массовой гибели людей стала жестокая политика советского режима. Главный виновник репрессий – это бесчеловечная тоталитарная система.

Нурсултан Назарбаев

 К истории вопроса

Судя по «Атласу Азиатской России» и аннотациям к картам, изданным незадолго до октября 1917 года, к востоку от Уральских гор до границы с Китаем протянулись «степные области» с населением 4,5 миллионами «киргиз». Поименование азиатского населения тогда являлось условным, так как под определение «киргизы» («кыргызы») подпадал ряд синонимов и сходных слов: «казахи»[1] и «казаки», «кочевники» и «откочевники», «нацмены» и «казак-нацмены», «инородцы» и т.д., что вносило путаницу в документооборот и приводило к последствиям в социально-бытовой сфере региона. К земледелию они переходили медленно, занимаясь примитивным скотоводством. Поэтому в 1920 году Ленин заявил, что на пространствах Сибири, «на которых уместились бы десятки культурных государств, царит патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость». Жизнь казахов была устроена с точки зрения хозяйственного аула, который включал до 20 родственных семей. Как кочевники, они пасли скот круглый год – лошадей и овец. Передвигались табуны в предгорных районах в пределах до 400 километров, степных – до 700, еще больше – в полупустынях и пустынях. В случаях стихийных бедствий, летней засухи или зимнего гололеда (джута), вследствие бескормицы значительная часть скота погибала, что обрекало казахов на вымирание (что и случилось в 1931-33 годах). О тяжелом положении казахской бедноты, составлявшей большую часть аула, свидетельствуют следующие иллюстрации, отмеченные современниками в начале 20 века: «Одеты они во всевозможное рванье. Нередко ходят полунагие. Им бросают, как псам, обглоданные кости, и эти несчастные, действительно, как собаки, валяются на земле в углу юрты и ловят бросаемые им объедки».

Коллективизация повлекла вымирание

В начале 30-х годов испытывали «продовольственные затруднения» все районы по периметру границы ЗапСибкрая с Казакской (так!) АССР и вглубь края, куда в сельскую местность устремились бегущие от голода на родине «откочевники». Так ведь и для сибирского, «раскулаченного и коллективизированного» села картина была типичная – «едоков 200, хлеб давно съеден». Основным продуктом питания сибиряков стала лебеда. Документ, разысканный историком В.С.Познанским, свидетельствует: «Бедняки в сельсовете едят лебеду, платят за нее по 12 рублей за пуд. Для размола ее завели ручные мельницы. От длительного употребления лебеды имеют место случаи желудочных заболеваний. Кроме того, едят шелуху - от проса, от льняного семени, сушеный боровой сок, жмых и другие суррогаты».

В то время московская власть публично рапортовала о достижениях в снабжении народа, что на практике коренным образом опровергалось. Так, бывший партизан Устин Дробатенко дал отповедь бравурным отчетам столичных коммунистов, попутно обрисовав гибельное положение казахов: «17 июля 1932г. Обращаюсь к председателю ПКК РКИ Я. Рудзутак. Я, гражданин села Черноусовки, Павлоградского района Зап.Сиб.Края, Дробатенко, прочитавши вашу статью в газете «Социалистическое земледелие» за 10-е июля 1932 г. «Под особое наблюдение завоз товаров на селе», но мы, крестьяне, только пользуемся тем, что прочитали в газете, но на деле мы не видели ничего; кого считать виновным, не знаем. Мы не получали товаров, только кроме спичек и вина. […] Но рядом у нас, 10 километров, Казахстан, там еще лучше обстоит. По дорогам только-только одни кости с человека, и детишки оставлены в юртах. Живыми их червь расточует. Мы проехали 120 верст, и живых только встретили три человека. Все кости переварили, и брошено все имущество, и разошлись кто куда». Не только в Казахстане, но и в сибирских анклавах смертность «казаков» усиливалась. Член Петроградского сельсовета Каргатского района т.Лемещенко рапортовал в Новосибирск: «Что возьмешь сейчас с граждан, когда они чуть с голода не помирают, пойдем скоро по миру, как и киргизы».

Для Казахстана, где 9/10 населения составляли жители аулов, процент гибели людей оказался самым высоким. Из 6,2 миллионов в 1931-1932 годах погибло от голода 2,1 миллионов человек, в том числе 1,7 миллионов казахов. В годы голода откочевали за границы КАССР более 1 миллиона человек, из которых 424 тысяч вернулись обратно. Около 200 тысяч откочевали в Китай, Монголию, Афганистан, Иран и Турцию. Остальные направились в Сибирь. Эти цифры были секретными, их обнародование неминуемо разоблачило бы антинародную сущность советской власти. Это понимали руководители-москвичи, до которых вести с мест доходили оказией и часто с последствиями для адресантов.

Объявленная «врагом народа» за поиски справедливости, жительница Сибири Мелания Дворникова в письме к партфункционеру М.И.Калинину заявляла об итогах коллективизации: «Хлебная заготовка очень трудно прошла. В казачьем [казахском] мусульманском колхозе «Тараз» хлеб взят весь до зерна. Все посевы обобществлены и накладывают еще на каждого казаха по 10 и до 20 пудов налога. Где же он взять может, сам работая все лето в колхозе? И в настоящее время эта вся голодная масса движется пешком по дорогам с детишками, себе ища пропитание, по дороге падая как мухи». Из другого письма Калинину, написанному Нургали Дуйсенбиновым, обескураженным происходящим, следует, что автор послания требует сурового наказания «работников районных организаций» вплоть до членов аулсельсоветов «как врагов пролетарской революции всего мира». Казах сообщает о голодной смерти «народа целыми аулами, например, аулсоветов №№ 9, 10 и 11». Нередко можно было встретить семейство казахов, неизвестно куда бредущее и тянущее салазки с вещами, поверх которых лежит труп погибшего в пути ребенка. Откочевники признавались, что более всего желали бы жить в родных аулах, покинув свои края, не утратили к ним свою любовь. Но высылки из Сибири боятся, так как останутся опять без работы, без хлеба.

О пополнении местного голодающего населения новоприбывшим контингентом сообщалось в докладных записках Запсибкрайисполкому из пограничных с Казахстаном районов края. Так, 7 декабря 1931 г. председатель Алейского райисполкома направил сообщение о пришельцах: «За последние два месяца (октябрь, ноябрь) в связи с прекращением сезонных работ в Алейский район приезжает значительное число нацменов-казаков из различных районов, работавших в летний период в совхозах, дорстроях и т.п., в том числе прибывают непосредственно из Казакстана. Причем эти нацмены-казаки никакой оседлости не имеют, гастролируют из села в село, не поддаются никакому точному учету. Материальные условия их самые ужасные: хлеба нет, кормов для лошадей нет, сплошь и рядом голодают и занимаются воровством. На почве этого за последнее время открылся ряд инфекционных заболеваний (брюшной тиф и сыпной, натуральная оспа). Определить их на какую-либо работу в пределах Алейского района не представляется возможным, так как абсолютное большинство рабочих рук - чернорабочие. Для урегулирования данного вопроса со стороны РИКа приняты некоторые меры, а именно: а) приступлено к точному учету числа семейств этих казаков; б) учету их тягловой силы; в) часть расквартировали по сельсоветам; г) открыли две национальные школы; д) незначительная часть из них направлена на работы.

Но все эти мероприятия отнюдь не обеспечивают хотя бы сносных материальных условий казахов, чем ставят их на дальнейшие материальные бедствия, так как вопрос снабжения хле­бом в районе разрешен быть не может за отсутствием каких-либо фондов. Сообщая о вышеизложенном райисполком просит Ваших срочных указаний».

Гибли дети и взрослые

Позже приток казахов превратится в тяжкое бедствие для тех районов, где они поселились. У прибывающих не было ни лошадей, никакого другого скота. Дистрофики, зачастую забо­левшие в продолжительном трудном пути, они нуждались в медицинской помощи, в жилье, куске хлеба. Особенно страдали дети. Председатель Совнаркома РСФСР Д.Е. Сулимов, очевидно, в округленных цифрах, характеризующих казахскую «детскую» проблему, получил сообщение из Сибири, в котором говорится, что в 1932 г. детдома Западно-Сибирского края приняли 1500 детей из Казахстана, 2500 детей спецпереселенцев и 1000 детей «из недородных», т.е. наиболее пораженных голодом районов. Плановые цифры комплектования детдомов в 1932 г. оказались перекрытыми на 43 %. Пришлось контингент воспитанников на 1933 г. предусматривать в значительно больших размерах. Наметили, а Запсибкрайисполком утвердил контингент детдомовцев на 1933 г. - 11 500 чел., из них по Нарымскому округу - 2000 чел. Более чем в 2 раза увеличились ассигнования на детдомовцев - с 3239 тысяч до 6650 тысяч рублей.

В реальности сразу же нарушились многие расчеты. С начала 1933 г. резко усилился «наплыв казаков» из КАССР. Только в феврале пришлось принять в детдома подобранных на вок­залах, снятых с поездов 1312 казахских детей и подростков. Среди них оказалось много больных. Для казахских детей открывались 5 специальных детдомов на 480 мест в Ново-Омске, Славгороде, Бийске, Алейске и Прокопьевске. Расширили их контингент в существующих 8 «нацменовских» - в Барнауле, Омске, Ключах, Тюменцеве, Волчихе, Новосибирске. В Омске, Новосибирске, а позже и в Сталинске сочли возможным содержать по два казахских детдома - для школьников и отдельно для детей дошкольного возраста.

Краевая прокуратура 9 марта 1932 г. представила Р.И. Эйхе докладную записку «О стихийном переселении в пределы Западно-Сибирского края казаков из КАССР и о положении переселившихся в Край». В документе сообщалось, что приход этой группы голодающих, начавшийся с осени 1931 г., все возрастал, достиг своего апогея в январе и феврале. Вначале казахи останавливались в районах, непосредственно прилегающих к Ка­захской АССР, но теперь они распространились и в центральные районы Запсибкрая. Приблизительный, очевидно заниженный, по мнению краевого прокурора Г.Я. Мерэна и его помощника Дмитрион-Здорова, учет «казаков-откочевников» показывает, что их в Славгородском районе - до 10 тыс. чел., в Баевском районе - до 1,5 тыс., в Ребрихинском - 2,5 тыс., в Алейском - более 3 тыс. Значительное количество их в Поспелихинском, Шипуновском, Угловском, Родинском и других районах Алтая, включая Ойротию. Из городов их больше всего в Славгороде. Барнауле и Бийске, достигли сейчас они и Новосибирска. О том, какой это бич для городов, особенно видно на примере Славгорода: в нем с населением менее 20 тысяч человек оказалось дополнительно еще 6 тысяч голодающих казахов.

О том, как устраиваются несчастные люди - беженцы от голода - в документе сказано: «Казаки расселяются в аулах западно-сибирского казахского населения, в деревнях, занимая все свободные помещения, и на окраинах городов. И так как всех этих помещений все же не хватает, несмотря на большую их скученность, то очень много казаков остаются без крова на улицах, на железнодорожных вокзалах. Можно представить, что означало жить без крова в холодную сибирскую зиму. В отличие от современных бомжей, которые забираются в подвалы, па чердаки отапливаемых зданий, казахи не имели такой возможности.

О материальной стороне их быта - свидетельства не менее ужасные: «Не имея никакой работы, зачастую никакого имущества, никаких продовольственных запасов, - они голодают. Благодаря скученности и голода, среди казахских переселенцев широко распространились инфекционные заболевания, растет смертность. Голодные казаки употребляют в пишу что попало. В Славгородском районе отмечены случаи поедания павших животных, даже случаи выкапывания из скотских могил уже закопанных трупов. Группы казаков представляют собою ужасающий вид... По дорогам зачастую подбирают обмороженных казаков и даже умерших. Есть уже ряд случаев смерти от истощения. Казаки бросают детей, и количество казакских брошенных ребят очень велико. Только незначительная часть их местными органами устраивается в детдома, которые, само собой разумеется, охватить всей этой массы не могут. Наряду со случаями смерти от болезней и замерзания констатируется ряд случаев смерти от голода». Как для уходящих из родных мест в города крестьян, так и для попавших в Сибирь казахов великим счастьем было устроиться на стройки и на производство, чтобы получить мизерный полуголодный паек и место в общежитии (1,5-2 кв. м на человека, притом без всяких элементарных удобств).

Пользуясь слухами, что в Сибири полегче, голодные «откочевники» продвигались вглубь Сибири на свой страх и риск, и на совесть «принимающей стороны». Их официальное число составило 100 тысяч человек, а на деле откочевывало гораздо больше. Часть людей по оргнабору желала попасть в города, где шли крупные новостройки, где жизнь обеспечивалась продпайками или, в крайнем случае, появлялась возможность собирать подаяние. Бывшие строители Турксиба уповали на подобную работу в Западной Сибири в связи с прокладкой вторых путей на Транссибе. Требовались многие рабочие на участки-перегоны между станциями. Это были люди, приглашенные государством на новостройки первой пятилетки, на работу в промышленности. Для казахов индустриальный труд являлся совершенно новым, а жизнь в городских условиях абсолютно необычной и сложной для степных кочевников. Эти стройки, в основном ручного труда, требовали десятки тысяч чернорабочих. Но трудовое устройство казахов на новостройках в промышленности осложнялось многочисленностью и наличием нетрудоспособных членов семей мигрантов, а также плохим знанием русского языка и отсутствием навыков работы на производстве. Просмотр изданной в 1993 году книги-хроники «Новосибирск. 100 лет. События. Люди» убеждает, что казахи до 30-х годов в нем не жили. Сначала появились плотники-чуваши, затем стали работать татары. Наплыв «казаков» произошел с началом Кузнецкстроя и больших новосибирских строек. Из казахов намеревались создать «национальный отряд советского рабочего класса», превратив «отсталых степных кочевников» в действительно промышленные кадры. Однако основная масса беженцев надеялась найти пропитание в сельской местности путем занятия нехитрым трудом скотовода, пахаря, косца. Не тут-то было!

Выкурить «казаков» в 24 часа!

Многие казахи надеялись осесть в сельской местности с постоянным проживанием казахской диаспоры. Их не ждало ни русское население, ни ассимилировавшееся казахское. В связи с наплывом казахов в докладной записке председателя Алейского райисполкома Котельникова в Запсибкрайисполком говорится: «Эти нацмены-казаки никакой оседлости не имеют, гастролируют из села в село, не поддаются никакому точному учету. Материальные условия самые ужасные: хлеба нет, кормов для лошадей нет, сплошь и рядом голодают и занимаются воровством». Распоряжения из Запсибкрайисполкома гнать пришельцев по любым мотивам развязывало руки председателям на местах. «Райисполком предлагает в трехдневный срок выявить всех кулацко-зажиточных, подкулачников и других хозяйств, как не более два года приехавших из Казкрая, и выслать их через сельсовет на старое местожительство. Работу проводите в ударном порядке». Представители краймилиции получили указание в течение 24 часов очистить Запсибкрай от бродячих казаков. Чтобы «выкурить» казахов из жилищ, милиционерам «пришлось разбивать окна, ломать двери землянок». В Уржумском сельсовете Шипуновского района выселяемых казахов, «не дожидаясь колхозных подвод, заставляли нанимать телеги за свой счет. Даже временно устроенным на работу счастливцам – грузчикам и разнорабочим Алейского сахарного завода «не дали возможность получить расчет».

Первый секретарь Запсибкрайисполкома Р.И.Эйхе ставил своих подчиненных в известность: «Вопрос о переселившихся казаках осень сложный». Но есть договоренность с т.Голощекиным (тогдашний глава КАССР) об отправке казаков обратно. Вскоре на местах сельский актив в голодных людях увидел уже «контрреволюционный элемент», который не желает трудиться и состоит в основном из баев. Органы прокурорского надзора пришли к выводу, что среди мигрирующего казахского населения значительную прослойку составляют баи и зажиточные «казаки», у которых на руках «довольно крупные деньги». Они занимаются спекуляцией на рынках. По словам начальника Западносибирского краевого управления милиции Пупкова, «беглое байство из КАССР, обитающее во всех районах, граничащих с Казакстаном, не имея места работы и жительства, принялось за скотокрадство, что привело к значительному его росту». Даже спекуляция рассматривалась сибирскими правоохранителями как разновидность нищенства. Зарисовка в марте 1932 года. «Первое сильное впечатление в Алейске производят женщины-казачки, торгующие на базаре молоком и своими домашними вещами. Четверть (3 литра) молока казашка покупает у местного жителя за 2,5 рубля, продает по 3 рубля. Она с утра до вечера, чтобы заработать 50 копеек, стоит, а ребенок висит за спиной».

Голод против традиций

На территории Запсибкрая «откочевники» столкнулись не только с социальными, но и с традиционно-культурными катаклизмами. Например, с нарушением обычая «кунакасы». Согласно ему, каждая казахская семья обязана была накормить явившегося к ним в аул путника. За исключением старообрядцев почти все русские поселенцы оказывали казахам гостеприимство. Теперь же получить им в Сибири не питание, а разовое нищенское подаяние было редкостным счастьем не только в сибирском селе, а даже у оседлых соплеменников. Ушли в небытие понятия о традиционных продуктах питания – мясо-молочной пище кочевого народа. На чужбине казахи забыли о копченостях из конины и баранины, о кумысе и шурбате (напиток из верблюжьего молока), об айране (простокваше), катыке (заквашенное молоко), о приготовляемых из молока таких продуктах, как курт (кислый сыр), иримчик (творог), каймак (сбитые сливки), май (масло), о лакомствах типа коспа (халва), баурсак (кусочки обжаренного в масле теста), сомса (лепешки с мясом и луком), об обычных горячих блюдах – казахша-ет (вареное в котле мясо), бесбармак (то же с мучным добавлением), сорпа (мясной бульон), коже (каша из проса), джасмык (каша из чечевицы), о постоянном напитке – чае. Об этих продуктах пришлось забыть. В Сибири казахи стали добывать пищу из скотомогильников.

В Сибири «казаки» нищенствовали группами. При этом приняли широкие размеры кражи, грабежи, отбирание хлеба у граждан не только на улицах, но и в квартирах, куда они заходят по 5-8 человек, требуя снабдить их хлебом. Столовые Славгорода переполнены нищенствующими «казаками», которые подбирают хлебные крошки, вылизывают тарелки, а иногда прямо отбирают пищу у столующихся. Места скопления «казаков» – столовые, выгребные ямы, откуда подбирается все подряд вплоть до гнили, чтобы тут же отправить в рот. Запредельной гранью нищеты и беды являлось обстоятельство, когда голодные, совершенно обессилевшие казахи-мигранты просили местных жителей, чтобы те выкопали могилы для захоронения своих умерших сородичей, не вынесших испытания на чужбине, где их труд оказался никому не нужен, а жалость к ним давно улетучилась.

Тем не менее, новосибирские историки отмечают, что казахи, в том числе женщины, люди трудолюбивые, привыкшие к почти круглосуточной, постоянной и тяжелой работе в суровой степи. Казахские дети сызмальства старались приносить пользу (топливо собирали, помогали пасти скот, за молодняком ухаживали и готовили пищу). Образ жизни не позволял старикам-аксакалам заканчивать жизнь, ничего не делая. Казахи никогда не считали нищенство своим образом жизни и шли на это под гнетом обстоятельств, когда совсем не оставалось возможности добыть пищу, чтобы не умереть.

Ценились в Новосибирске  казахские силачи, готовые показать свою удаль в работе и выполнять самые тяжелые трудовые нормы. Шла слава о казахе Карабае, и когда потребовалось подтвердить его пролетарское происхождение, то многие работавшие с ним поспешили поддержать силача. Сохранилось такое свидетельство: «Я, Киселев Петр Федорович, работаю при бане завода горного оборудования с 17 октября 1931 года, даю характеристику о нацмене товарище Коробае. Я с Коробаем работал на ломовой лошади. И Коробай к работе относился очень хорошо и даже в начале при работе на ломовой мы поднимали ему на спину несгораемую кассу весом 25 пудов».

Казахи нанимались на такие работы, на которых из-за тяжелых, вредных для здоровья условий труда, зачастую низкооплачиваемого, всегда был дефицит рабочих рук и текучесть кадров. Им предлагали заниматься добычей озерной соли, косьбой камыша, вывозом нечистот. На Михайловском содовом заводе работа прекращалась с наступлением зимы. В колхозах вообще принимали только на сезонную работу – сенокос, посевную, уборочную страду.

Хитрость против алчности

Для строительства в Новосибирске ряда промышленных и гражданских объектов Западносибирское стройобъединение в 1932 году проводило вербовку казахов. Вместе с семьями они были перевезены и устроены в общежития. В связи с ликвидацией этой организации казахские рабочие автоматически перешли в ведение Новосибирского горстройтреста. А в январе 1933 выяснилось, что договор, заключенный с Западносибирским стройобъединением с рабочими, новому работодателю не передан (утерян), и поэтому ни о каких обязательствах перед казахами никому ничего неизвестно. В отношении ничейных работников последовали «санкции» - задержки в выдаче зарплаты, потеря в стройучастках табелей на выполненные работы, оформление документов на выдачу зарплаты членам стройбригад по принципу «у рабочего казаха производительность всегда ниже», недовыдача продкарточек. В итоге произошел отток казахов из горстройтреста на другие стройки. Вольное отношение работодателей к рабочей силе явствует из такого эпизода. Из Барышевского карьера в Новосибирске в начале 1933 года в связи с сокращением работ 53 казаха, которые на 115-120 процентов перевыполняли план, руководство должно было перевести на другое место работы. Вместо перевода передовиков производства рассчитали и уволили.

Избавиться от казахов при первой возможности стремились на многих новосибирских стройках и промпредприятиях. Причины назывались две: предубеждение администрации относительно их неспособности трудиться наравне с русскими рабочими и трудность в организации самой работы казахов. Когда же работа самоорганизовывалась и казахи выходили в ударники, то эти горе-руководители старались не замечать их трудовые успехи, продолжая шельмовать «нацменов». Причиной для ударного труда казахов было стремление заработать на прокормление себя и близких родственников. Многие просто стремились пережить черную годину и вернуться в степи к кочевому образу жизни, к традиционной и вдоволь пище, к привычному быту.

На Новосибирском заводе горного оборудования додумались до такой схемы, ущемляющей права рабочих-казахов: их часто перебрасывали с места на место, и поэтому они не могли выполнить норму. В результате получали в месяц по 20-30 рублей, вместо 120 рублей.

Криминал против «людоедов»

Тяжелые бытовые условия в полуголодных городах, где полная зависимость жителей от пайка по карточкам и продовольственного рынка, хиреющего и дорожающего, порождали ненависть. Официальная пропаганда трубила о «наплыве нацмен-казаков». В быту это слово подменялось на презрительно-бранное – «орда». Т.е. миграция голодных казахов определялось как вредное нашествие. Атмосфера ненависти к пришельцам формировала криминальное отношение к ним. Местом ограбления казахов стали рынки, где их обирали лица, уполномоченные на борьбу со спекуляцией. В прокурорской бумаге отмечено, что агент финотдела Подгорбунский «отобрал у инвалида-казаха мясо и деньги и чтобы отвязаться от него, запер его в уборную. При задержании казаков, заподозренных в продаже мяса, агенты Уманский, Балыков и Колесов допускали такой прием – тянули казака за нос, в целях выпытать, где у них мясо, то же проделывал Подгорбунский». «Стоило какому-либо агенту ГорФО (городского финотдела) заметить, что казак спрашивает цену лошади, как это уже было достаточно к его задержанию за спекуляцию, обыску и отобранию денег. Причем при обыске казаки раздевались до нижнего белья, а затем их выгоняли из базаркома. Когда казаки спрашивали, где можно ходатайствовать о возвращении отобранных денег, то агенты ГорФО показывали на большую заводскую трубу». «Агенты Федорченко и Балыков на просьбы казаков о возвращении денег иногда давали им мелкие суммы, сопровождая их словами «на тебе на политань». К издевательствам относилось и раздевание догола женщин-казашек во время самочинных обысков, сопровождавшихся избиением обыскиваемых.

Негативное отношение к казахам на бытовом уровне подпитывалось распространяемыми слухами о том, что «казахи употребляют русских детей в пищу». Это провоцировало факты самосуда над казахами, что попадало в поле зрения прокуратуры. Так, в одном из обзоров отмечено, что «побиравшийся казак Чагиров зашел в барак № 121 в квартиру рабочего попросить кусок хлеба. В квартире в это время находилась только 11-летняя девочка, которая нянчила ребенка 5-ти месяцев. Увидев казака, девочка закричала. Прибежавшая на крик соседка вообразила, что казак хочет утащить маленького ребенка и ударила казака по голове, отчего тот упал. После этого в бараке поднялся шум, казака схватили и повели в милицию. По дороге шествие окружила большая толпа. Под влиянием орудовавшего в толпе классового врага начались выкрики о том, что «киргиз украл девочку и задушил, что надо их расстреливать, а не судить». Принятыми мерами настроение толпы удалось погасить, и она рассеялась без всяких осложнений». В другом случае в деревне Николаевке Исилькульского района женщина изгоняла нищенствующего казака, пустила в ход палку, выкрикивая о защите своего ребенка от людоеда. «На крик собралась большая толпа крестьян, которая избила казака и отправила его к милиционеру, который его освободил. Казак, отойдя 2-3 версты от деревни, вследствие побоев умер». В Ояшинском сельсовете Болотнинского района 4-летний ребенок перепугался от того, что во двор зашли два нищенствующих казаха, и расплакался. Мать, прибежавшая на шум, подняла крик. На помощь подбежали соседи, подоспела местная власть. «Председатель сельсовета Епишев, его заместитель и еще один мужчина, вместо того, чтобы самосуд прекратить, сами стали бить. Били так, чтобы не оставлять следов. Поднимали людей высоко вверх, а затем ударяли о землю задней частью тела. Один казак умер, а другой был доставлен в камеру участкового милиционера».

На местах против «воровской нации» стали устраивать провокации, именуемые на милицейском сленге «оперативными экспериментами». Уполномочены были проводить такие мероприятия милиционеры, агенты УгРо, но и население из числа смышленых мужичков не чуралось пограбить «воров-казахов» под видом их отучивания воровать. Драматичная история произошла в Борисовском районе в ночь на 18 мая 1932 года. Накануне «заведующий отделением «Большая Роща» некий Рычков предложил казаку Конуру Есову купить у него 2 мешка пшеницы за 100 рублей и в придачу пуд мяса. Продавец обусловил реализацию товара в темное время суток в березовом колке, куда он привезет продукты. Сам же подбил двух своих подчиненных Зайцева и Рутц проучить казаков воровать – отучить их скупать семенной материал, схватить их на месте преступления, деньги отнять и поделить. Пособники устроили засаду, вооружившись ружьями. Трое казаков с лошадью явились в обусловленное место, передали деньги и стали ссыпать пшеницу в мешок. Рычков, отойдя в сторону, дал условный сигнал. Зайцев и Рутц выскочили из засады, произвели два выстрела в воздух. Один казак бросился бежать. А Есов схватил ружье за ствол, потянул к себе. Произошел выстрел. Заряд дроби попал Есову в живот, и по дороге на центральную усадьбу раненый умер». Правоохранительные органы на это преступление вовремя не среагировали, и воодушевленные «операцией» подельники продали другим откочевникам семенную пшеницу, также устроили стрельбу, ранив казаха дробью.

В целях устрашения казахов сельские активисты пускались во все тяжкие. Подвизавшийся в группе крестьян, самочинно проводивших обыски, аресты и избиения казахов, член колхоза «Пролетарская искра» в Слюдянском сельсовете Уч-Пристанского района Николай Сафонов в состоянии сильного алкогольного опьянения бахвалился: «Чего нам не пить? – Денег выколотим из киргизов». Один из способов выколачивания – сопровождать верхом задержанных казахов до места их незаконного заключения, нанося отстающим удары прикладами ружей. Дело доходило до абсурда. Из материалов прокурорской проверки следовало: «в каталажной камере Михайловского сельсовета сидело 40 человек арестованных казаков, в том числе были и 7 избитых казаков в селе Бостан». Бостанская история такова. В селе пропала корова. Мигом сорганизовались в поисковую группу 16 крестьян, которые сразу направились «на место стоянки казаков». Крестьяне открыли стрельбу из ружей, учинили погром и побоище кольями. Забрали 2 лошади и 2 повозки. Избитых казахов связали, положили в повозки, повезли в сельсовет. По приезду учинили новое избиение людей, посадили их в пустое помещение. Еще более страшный метод – линчевание подозреваемого в скотокрадстве казаха применили в Михайловском сельсовете в мае 1932 года. Самосуд возглавил заместитель председателя сельсовета. «Сначала били казака палками, потом подвешивали его за шею на дерево». Когда линчуемый стал кончаться, экзекуцию приостановили. Казах сделал вынужденное признание в краже скота. После этого экзекуторы продолжили избиение уже с целью «проучить» вора, сознавшегося в краже.

Ненависть к пришельцам распространялась и на сельскую интеллигенцию. В сентябре 1932 года учитель школы колхозной молодежи в селе Михайловка Волчихинского района гражданин Тихановский обнаружил, что у него на огороде подкопаны кусты картофеля. Подозрение учителя пало на казашек, обосновавшихся по-соседству в заброшенном доме. С целью поиска улик – картофеля или его очисток он решил произвести обыск, ворвался в жилище и не на шутку распалился. «Перерыл все имущество, часть его выбросил, выбросил прямо из люльки полуторамесячного ребенка, который был ушиблен и на другой день умер. Разбил голову женщине, выбил окна, выгнал казашек, заколотил двери и на пороге набил гвоздей, чтобы босиком ходить было нельзя». Поскольку учитель оказался коммунистом и членом профсоюза, от наказания ему удалось отвертеться.

На ненависти к «нацменам» «зациклились» также некоторые руководители не только сельсоветского, но и районного уровня. Отсюда их «кредо» - «гнать казаков» со «своей» территории. Секретарь Волчихинского райкома ВКП(б) Н.А.Власов характеризовал казахов: «Они вечные лодыри, не хотят работать, поэтому и умирают с голода». Его коллега Г.Н.Которов определил, что «все казаки – воры и их надо гнать за пределы Купинского района». Секретарь Исилькульсткого райкома ВКП(б) Грабановский давал установку начальнику районной милиции С.И.Жилину: «Казакам террор, они нас кражами одолели». Потому следователь Степанов скрывал факты расправ над казахами в районе, заявляя вслух: «Киргизы – это такая сволочь, что почти все они преступники и способны только на преступления».

О массовых случаях избиений невиновных и беззащитных кочевников, которые не могли сносно изъясняться с мучителями, сообщалось в материалах проверки прокурора одной строкой. «В совхозе «Культура» двух рабочих казаков избили, обвинив их в конокрадстве (лошади нашлись); в Шендорфском сельсовете из ружей подстрелили двух казаков, обвинив в краже леса и хлеба (факты подтверждения не нашли); в совхозе № 41 избили казака (обвинив в ложном воровстве картошки)».  Тут тоже прошел «оперативный эксперимент», связанный с подлостью и провокацией. Проверкой установлено, что сторож кооператива продал казаху мешок картошки. Когда казах понес покупку на себе, сторож закричал о краже. С прибежавшим на крик заведующим совхозной фермой и продавцом кооператива втроем обманутого казаха избили, за что суд присудил им 4 и 6 лет лишения свободы. И было за что: они «производили избиение самым зверским способом – руки и ноги растягивали, на спине топтались, а потом кинули его в амбар, где казак, истекая кровью, лежал 16 часов».

Зафиксированы факты массовых драк русских с казахами. Их источник имел происхождение на бытовой почве. Так, в совхозе «Ударник» Кемеровского района судили трех лиц, обвиненных в возбуждении национальной розни. Суть уголовного дела такова: 18 августа 1933 года в очереди за привозной водой доярка Малыгина затеяла ссору с казашкой Зекметой Рекмешевой. В итоге доярка пробила ведром голову казашке. На шум сбежались все казахи числом 24 человека и более 100 местных русских жителей. Тут младший десятник Брусов, у которого работали казахи, призвал русских к избиению казахов. Во время избиения некто Золотарев ударил о землю 7-летнюю девочку-казашку, и у той пошла носом кровь. Суд приговорил Брусова к 2 годам лишения свободы, а Малыгину и Золотарева к 8 месяцам исправительных работ с удержанием 25 процентов из заработка.

Беззащитностью «откочевников» пользовались чисто уголовные элементы. 30 июля 1932 года житель села Михайловка Хабаровского района немец по имени Ганц проведал, что у приехавших на базар села Ново-Суетское братьев Киреевых, Уркмбая и Альмарзы, имеется более 600 рублей. Ганц пригласил братьев на ночевку, убил их и деньги забрал. С теми же намерениями в августе 1932 года группа подонков убила семью казахов (9 человек), которые остановились в 8 километрах от села Бугримова Купинского района. Соорудив балаган в роще, казахи жили временной работой в совхозе «Овцевод», собирали колоски. Убийцы поживились немудреным скарбом кочевников и найдены не были.

Мочищенские истории

Страдания казахов, после голода в Восточном Казахстане и ожидания счастья оказаться завербованными на стройки Сибири, с устройством на работу, как правило, не заканчивались. В новосибирских архивах сохранилась деловая переписка между администрациями ряда предприятий, перекидывавших друг другу рабочую силу, как мяч в футболе, усиленно работая по этим мячам-людям ногами.

Вот завербовали в КАССР большую группу казахов. Около месяца длилась их дорога до Новосибирска. Ехавших в эшелоне не кормили, поэтому еду они выпрашивали на станциях, где стояли по нескольку суток. По прибытии на место основную массу направляли на каменно-дробильный завод в Мочищенском карьере. Из нескольких сот людей могли стать рабочими около ста мужчин. Отвратительная организация набора будущих работников изначально упиралась с саботаж работодателей, не нуждавшихся в подобных кадрах. Из всего эшелона представитель каменоломни отобрал всего 24 человека, плюс 6 иждивенцев, а остальные остались ночевать на вокзале. Когда городские власти потребовали забрать на завод всех казахов, которые уже разбрелись по городу, то представитель завода некий Кузнецов ответствовал по телефону: «Я для себя это дело обделал хорошо, так как я избавился от дармоедов и теперь можете меня хоть посадить, что угодно делать, но рабочих казак я обратно не возьму». Под нажимом сверху в карьер доставили 50 «рабочих», а последующий медосмотр выявил такую картину. Годными к работе признаны всего 18 человек, а остальные 32 – полностью негодными в силу старческой дряхлости, отсутствия ног и по другим болезням. Возмущенный тем, что ему подсунули таких работников (32 старика и инвалида, с иждивенцами всего 79 человек), директор завода заявил, что «будет кормить казаков только по 15 декабря, а потом выносит их за ворота, так как завод не богадельня». В результате крутой «заботы» заводского руководства 10 человек умерли. Дело осложнилось тем, что во время дезинфекции у казахов сожгли шубы и меховые брюки, люди остались раздетыми на морозе. Сохранилось и такое упоминание о «заботливом» отношении к рабочим: когда их одежду сжигали в вошебойках, самих казахов мыли в бане. И после водной процедуры они в исподнем белье вернулись в свои холодные бараки, пробежав по морозу 2 километра.

Еще притеснения, из разряда насмешек. Если работающим выплачивались авансы по 3-5 рублей, то неработающим по карточкам выдавался в бараках паек, составлявший всего 250 граммов хлеба. Во избежание случаев повторного получения карточек упоминавшийся управленец Кузнецов предложил переводчику Валчину прикладывать имеющуюся печать на лоб, щеки и живот всем без исключения казахам, начиная с престарелых и заканчивая находящимися в люльках младенцам. В результате все люди были клеймены, заодно выявилась существенная экономия, поскольку лишних «баранчуков» отмели. Вскоре инструктор отдела нацменьшинств Запсибкрайисполкома Н.А.Алешин констатировал: «Из 79 человек 13 умерло. Накануне смерти лежат еще 10 человек, вместе с детьми, безо всякой материальной и санитарной помощи. Остальные еле держатся на ногах».

Другую большую партию завербованных, «около 200 человек казахских рабочих передали Алексеевскому леспромхозу» - так администрация каменоломни пыталась избавиться от неугодных кадров, подложив свинью смежной организации. Через 10 дней рабочую силу возвратили, так как никто из казахов лесную норму не выполнял. В документе отражен дикий возврат людей в Мочищенский карьер: «Полураздетых казаков совместно с членами их семей положили в сани и отправили на 50 километров. День был ветреный и морозный, 35-40 градусов. По дороге казахи замерзли, отсюда многие болезни, и в результате имеется несколько смертных случаев». К сказанному следует добавить важное уточнение, что «казаков, наложенных в сани», чтобы они не выпали по ухабистой дороге, привязали веревками, и что обморозились в пути более других дети.

Вместо послесловия

Около 20 лет назад в здании госархива Новосибирской области, где проводилась пресс-конференция, посвященная открытию для исследователей ранее секретных фондов, слово взял историк Владимир Семенович Позанский, с надеждою сказавший о новых временах. Такие грифы как «Секретно», «Совсекретно» и «Особая папка» снимались, дела рассекречивались, историки ликовали. Эйфория была недолгой. Вскоре оплошавшие архивисты обложили доступ к рассекреченным документам кипой всевозможных требований и разрешений от организаций, сдавших фонды на госхранение. Но тот недолгий период, год-два «вседозволенности», был раем для исследователей, журналистов и частных лиц, интересовавшихся тайнами истории.

А на той встрече в госархиве выступление историка Владимира Позанского произвело впечатление именно сенсационностью ранее секретных сообщений о том, как «белые» и «красные» объединенными усилиями боролись с тифом в Гражданскую войну, как местные партфункционеры обманывали Ленина и гнобили крестьян. Как принимали в Сибири казахов, бежавших от жуткого голода 30-х годов и не менее ужасных плодов ударной коллективизации, и с какими «распростертыми объятиями» их встречали. Гостеприимство на бытовом и государственном уровне оборачивалось тем, что мигрантам приходилось разрывать скотомогильники, чтобы питаться падалью с риском распространения в округе штамма сибирской язвы. Голодные люди получали от аборигенов не хлеб-соль, а репрессии и побои из-за опасности эпидемической заразы. Вместо того, чтобы накормить и обогреть умирающих, (а умирающие готовы были работать) новосибирские власти организовали дополнительные санкции по гонениям казахов, предпочитая выдворять их за пределы ЗапСибкрая в 24 часа. Эти-то документы, свидетельствующие о бесчеловечном отношении к простым людям, преемники из числа слуг народа засекретили на десятилетия. Под каким молотом цензуры и всевозможных запретов приходилось трудиться не ангажированным властью (т.е. говорящим правду) людям, когда рядом стояла распорядительница фондов, которая руками закрывала те листы, которые «читать не положено». Но архивы изучались, книги и исследования выходили в печать, завоевывали у читателей популярность материалы, публикуемые в  исторических рубриках периодики. И в этом особую роль и отеческую заботу энтузиастам оказывал историк Познанский.

Владимир Семенович издал десятки книг и сборников, посвященных сибирской тематике. А последней его работой стала посмертно изданная в 2007 году монография о социальных катаклизмах в Сибири, в которой он поднимал, анализировал и публиковал исторические документы, посвященные как тяжелой жизни и мучительной смерти людских социумов, так и жестокому отношению советских чиновников к социальным «низам», париям общества и прочим чужакам, которые ходили по земле и дышали одним с нами воздухом, но лучшей участи почему-то не заслужили. Профессор Познанский был одним из тех немногих, кто посреди застойного болота и партийного мракобесия шел впереди, освещая путь к истине своим отзывчивым сердцем.

 К слову, эта путаница стоила казахам многих жизней. Поскольку сибирские казаки, пополнившие ряды Добровольческой армии Колчака, атамана Анненкова, «голубых улан», «черных гусар» и другие боровшиеся с красными отряды, активно выступили против советской власти, то их уничтожали в первую очередь. А вместе с ними под горячую руку попали проживавшие в Сибири этнические казахи, наименование которых сходно по звучанию с «проштрафившимися» казаками. «Темные» красноармейцы, просвещенные лишь в ненависти к врагам революции, расстреливали и тех и других, так как парономазия слов (сходных по звучанию и различных по значению) провоцировала как самосуды, так и вынесение смертных приговоров казакам. Читай – казахам! Впрочем, спустя десятилетие после Гражданской войны официальные советские лица продолжали называть казахов «казаками».

Александр Агалаков 

Член  Союза журналистов Российской Федерации,

подполковник МВД РФ в отставке г.Новосибирск